Записки адвоката

Материнство – самое ценное, что есть на  Земле,  Высший дар Бога, данный  ЖЕНЩИНЕ.

   Многие десятки, тысячи, миллион представительниц прекрасного пола готовы отдать все свое состояние в обмен на то, чтобы стать матерью, чтобы выполнить свою миссию, предназначение, дарованные природой.

 Но немногим из женщин чуждо чувство материнства, элементарного материнского инстинкта. Редким…Об одной из них данное повествование.

Крапал дождь, в воздухе нависла мокрота и неуютная сырость.

Три брата и одна сестра. Мальчики сидели в салоне автомобиля на заднем сидении, устремив на меня свои любопытные озорные глазенки и ожидая вопросов на жизненные темы, о которых они ничего не ведали.

Знакомство с братьями прервала открывающая дверь салона девушка: старшая сестра Нина, которой недавно исполнилось восемнадцать лет. Чтобы избежать прямого ответа на главный вопрос: «Надо ли лишать мать родительских прав?», обхожу его другим вопросом: «С папой хорошо живется?». Все хором, дружно вчетвером отвечают, что да.

Глядя на самого младшего из троих братьев Пашу, не могу оторваться от его нежного  личика, голубых глаз и легкого завитка  кудрявых волос. «Прям, как  ангелочек». И как можно отказаться от такого ребеночка?», - крутиться у меня в голове. Чистая выглаженная голубая рубашка в полоску и тонкий джемпер (совсем не засаленный) бросились мне в глаза. «Надо же какие ухоженные!». И это несмотря ни на что…Рукой невольно коснулась тонкой ручонки мальчика и спросила: «С мамой хочешь жить?». «Нет, Вы что. Она же – не мама!».

Кажется, знакомство с детками состоялось. Я вышла из машины. 

Впечатление о детях сложилось благоприятное.  Восхищение старшей сестрой, которая в свои немалые годы заменила им маму, и вместо гуляний всерьез занимается хозяйством, готовит еду,  стирает за младшими, следит за уроками и всячески им помогает во всем, конечно, любя и с заботой. И мальчишки – не сводят с сестры восхищенных взглядов, потому что роднее ее и папы никого нет.

А вот мамы, похоже,  в их жизни, точно нет. Ну посмотрим. Что ожидает нас в процессе. Вдали виднелись фигурки приближающихся свидетелей с нашей стороны по делу. Поодаль от здания суда «нарисовалась» надвигающаяся  фигура ответчицы – матери наших детей  в сопровождении мужчины, на вид старше ее намного.

Меня всегда не перестает удивлять способность доверителей вести себя в суде так словно с ними не проводили бесед, не направляли, в каком русле нужно выступать, не делали акцента на важных деталях в пояснениях, ведь линию защиты и позицию в суде отрабатываем заранее…

«…Ну через месяц  дети попросились к матери, ну я и не возражал,  не препятствовал, пусть живут с ней… Нет, я их не провожал до дома матери, только взглядом проводил…», -   после этих  слов,  мне хотелось вжаться в сиденье стула так, чтобы меня не было видно,  и краска залила мое лицо. «Ой, что ж он такое говорит», - пронеслось в голове.

В конце выступления сказал очень важные слова: «Неважно, дает денег или нет. Главное, важен совет, участие в жизни детей». И, действительно, детей нельзя, в целом и,  в частности, нельзя подкупить подарками, материальными ценностями, для них нет ничего важнее внимания и любви матери.

Ответчица, напротив, выступала напористо и вызывающе. «…Ходят ко мне дети, ходят, вон вчера были. Отец их не пускает ко мне. Да бросила я пить. Да работаю я, работаю».

Суд перешел к опросу явившихся свидетелей. С нашей стороны - их было двое и …четверо детей.

«…Знаю эту семью лет двадцать. Да нельзя ей детей доверять! Какая ж она – мать?!. Никакая! Когда Бог давал ей детей, он, напрочь, лишил  ее чувства материнства, элементарного материнского инстинкта», - констатировала свидетель. «Помню, однажды вижу, как двое сыновей забивают собаку свою до полусмерти. Оказывается, их мать попросила, так как собака ей надоела».

Какая жестокость! И это – не один порок.

Родная сестра моего доверителя была немногословна, будто стесняясь ответчицы, говорила тихо, вкрадчиво и с ропотом. Но главное она сказала, что детям всегда было лучше с отцом, матери – не до детей, нет у нее ни любви, ни привязанности к детям, отец  – для них и папа,  и мама.

В зал вошла тонкая хрупкая девушка, совсем подросток, во всем ее нежном облике таилась твердость и сила воли, позволяющая ей справляться с тяготами житейского быта, с проблемами неугомонных мальчишек – ее любимых младших братьев, для которых она – надежда и опора. Немного смущаясь на вопрос суда, она начала свой неторопливый рассказ. «Мамы в нашей жизни никогда не было. Всегда – папа. Вот у меня день рождение был 8 марта. Восемнадцать лет. Так мама меня позвала домой и пообещала подарок. А когда я пришла, сказала, что нет того набора в магазине. А я пошла позже и увидела его на витрине. Как-то с мамой встретились в магазине, она меняла пятитысячную купюру, я подумала, что сейчас мама мне даст одну тысячу, начала представлять, что я на них могу купить. А мама подходит и …начинает мне мелочь считать… 36 рублей протягивает. Я не взяла…».

Боже, это ж как надо не уважать себя, не любить ребенка, чтоб ему дать …36 рублей. Булка хлеба стоит и того больше.

«…Мальчишки – молодцы. Меня и папу слушаются. Пашка, вообще, отличник, с одной четверкой закончил год. Стас – спортсмен. В апреле победил в соревнованиях, медаль вручили. Папу все любим. Когда мне надо посоветоваться, я всегда к папе подойду, он мне подскажет. Нет, мама – не советчик. Дети ее не интересуют. Они нас на сожителя променяла. Надо лишить ее родительских прав…», - закончила сестра.

«Надо ее лишить родительских прав», - звучало как вердикт мнение от старшего брата.

«…Мама не изменилась. Когда я к ней прихожу, она меня не обнимает, не целует, только когда ухожу – обнимает. Папа часто обнимает, целует, говорит, что любит. Маме не хватает желания интересоваться нашими делами, в школе, планами…», - скромно завершает свой рассказ младший Паша.

Тут в процесс вмешивается прокурор: «Ну, значит, маму можно ограничить в родительских правах, есть такая мера на полгода?». «Не знаю», - робко отвечает Паша.

Дети, которые с детства несколько живут в стесненных условиях как быта, так и с точки зрения внимания со стороны близких, мне порой, кажутся, более зрелыми, взрослыми, что ли, и мыслят они по-другому, чем их сверстники, будто знают больше того, о чем  их современники даже и не предполагают.

Вот и во время допроса мне показалось, что этот щуплый одиннадцатилетний мальчик, стоя за трибуной, из-за которой его едва видно, был гораздо зрелее, мудрее своей матери, над которой вершился позорный суд. Складывалось впечатление, что он всем своим видом извинялся за свою нерадивую мать, ему было неудобно за то, что мы все здесь собрались. Самым последним в зал вошел средний сын. С ходу начал говорить, что «мама изменилась в лучшую сторону, когда он приходит к ней в гости,  то угощает фруктами и пирожными».

Как тааак?! Два других брата говорили, что мать их не ждет, не покупает ни фруктов, ни тортов к их приходу.

Несколько неожиданно.

И тут ключевые слова свидетеля: «Не надо маму лишать родительских прав».

Ну что ж поделаешь: сказал-так сказал. Нельзя осуждать: ведь – ребенок!

Процесс подходил к  концу, когда из зала послышалось: «Опросите моего свидетеля!». Ну хорошо. Зато на вопрос адвоката ответчица отрицала факт проживания  с мужчиной,  на которого дети указывали как сожителя матери, который на тридцать  лет старше матери.

«….Когда дети приходят, кормим, ну наказывал я за баловство», - глаголит сожитель. «Да какое он имел право бить ребенка по голове, даже за дело», - возмущается мое сознание.

Вот он и сдал с потрохами ответчицу, сам того и не подозревая. Признал факт проживания в квартире, куда матерью детям запрещено приходить, пока сожитель дома.

Затем судья поспешно начала оглашать материалы дела, несмотря на то, что время на часах перевалило уже добрых восемнадцать часов. Неужели, к решению готова?!

Но по настрою, по вопросам, что прокурора, что суда становилось ясно, не лишит она в очередной раз ответчицу материнства. Что-то останавливает суд на вынесение подобного решения: жалость и одновременно, желание и надежда как-то вразумить мать на добрые дела для своих детей.

Суд отложили.

Мне не давало покоя одна мысль: в деле нет справки из наркологии, почему суду это обстоятельство не интересно.

Читаю Приказ Минздрава, надо три года, чтобы человека снять с учета. Рассуждаю, если она лежала в апреле 2017 года, значит, по моим подсчетам, еще три года надо состоять на учете. Странно, кто решил, что она снята с учета.

Иду на консультацию к главному наркологу города. Из беседы поняла, что не может лицо быть снятым с учета ранее, чем три года, и то при условии наблюдения и стойкой ремиссии.

Перед судебным заседанием мой клиент открывает тайну «Мадридского двора». Оказывается,  после процесса через два дня средний сын пришел откуда-то и сильно плакал, на вопрос детей, что случилось признался, мать накануне суда дала ему 150 рублей и пообещала купить ему велосипед и телефон, если он скажет, что не надо ее лишать прав. А тут он приходит в субботу к ней и спрашивает, где обещанное, а мать сказала, что не купит. Вот он и закатил истерику перед родными: не удержался. Ребенок, ведь.

В очередном процессе задаю вопрос ответчице, почему она не выполняет обещание, данное ребенку. А ответчица возьми да и говорит: «Не было велосипеда по его росту». Вот все и прояснилось: мальчик поддался на психологическое давление и вынужден был дать пояснения, отличные от своих родных братьев.

На вопрос, лежала ли в стационаре, обследовалась ли на протяжении этих двух лет и встала ли на учет в наркологии по месту жительства, отвечает отрицательно. Ну что ж. Заявляю ходатайство об истребовании документа из наркологии, на что мне судья, есть справка от главного врача наркологии, не состоит ответчица на учете. Странное дело, но на приеме мне ни слова главврач не сказал, что был запрос из суда, я помню, задавала такой вопрос ему.

Я вновь настаиваю на том, что не может быть такого, она по всем критериям еще просто НЕ МОЖЕТ быть снята с учета.

Суд внял нашим доводам.

В суд поступила справка о наличии на учете в наркологическом диспансере. Другого и не ожидалось.

До прений из зала вновь последовал крик ответчицы: «А велосипед я сыну купила».

Смех да и только. Купить-то купила, а зачем заставила его оставлять в доме у себя, чтобы ребенок был всегда связан матерью и не мог давать покататься игрушку братьям.

В судебных прениях я была кратка: «…В то время, как отец сводит концы с концами, изо всех своих последних сил, пытаясь прокормить детей на свои двадцать тысяч кочегара, ответчица не знает, где школа, где поликлиника, когда дни рождения у детей, какой размер обуви и одежды у них, не переживает, чем живут дети, о чем волнуются, о чем мечтают. Разве можно назвать женщину, которая учит жестокости, обману, сеет вражду между братьями, учит изворачиваться и приспосабливаться, воспитывает в детях низменные чувства, МАТЕРЬЮ?! Я думаю: НЕТ!».

«…Лишить родительских прав ….», - зачитывает ровным монотонным голосом судья. Чувствую, как при этих словах, краска густо прилила к лицу, а волосы стали резко подниматься и … мурашки побежали по коже.

Это, наверное, от ожидания, от волнения, каким будет решение,  и некоторых сомнений: вдруг, у суда другое решение, противоположное мнению органа опеки, и прокуратуры…

И при этом …нет чувства удовлетворенности, никакого ощущения триумфа, так называемой ПОБЕДЫ по делу, а лишь …какая-то  пустота на душе от того, что на одну «мать»  в мире стало меньше, которая по природе своей призвана окружать заботой и вниманием своих потомков,  что на четверых детей стало в мире больше, лишенных  и материнской ласки и  любви,  и что в мире появилась еще одна несчастная семья.

Адвокат Наталья Сенхеевна

21 августа 2019 года

В России издавна признано за матерью преимущественное право на воспитание детей. Однако времена меняются. Цивилизация далеко шагнула. А вслед за этим - и  представление о методах воспитания детей в современном мире. Теперь и государство, и общество отошло от привычных рамок, от сложившихся шаблонов в рассмотрении вопросов отцовства и  материнства. И судебная практика в этом смысле претерпела некоторые изменения.

И это радует.

Лето 2015 года выдалось, на редкость, знойным, жарким. Подойдя

к чёрной  металлической двери своего офиса, просунув руку в карман сумки, 

поняла, что оставила ключи в другой сумочке, досадно осознавая, что придется беседовать с клиентом в машине.

Ждать его пришлось недолго. К дому подходил приятной наружности молодой мужчина, который решительно намеревался открыть входную дверь. Я окликнула мужчину, выходя из машины, и предложила поговорить в ней. Воздух в салоне наполнился ароматом приятного  неброского парфюма, исходившего от клиента, и одновременно -

свежести и чистоты.

Мы поприветствовали друг друга. За внешней успешностью мужчины в уголках острых глаз прослеживалась тревога и смятение, страх и беспокойство. Мужчина стал торопливо вводить меня в курс дела, все больше и больше погружаясь в мрачные подробности своей неудавшейся семейной жизни. С матерью ребенка прожили некоторое время без регистрации брака. После рождения дочки, спустя некоторое время, брак узаконили. Когда девочке было полтора года, мать ребенка решила резко изменить свою жизнь, даже имя, и, оставив своего малолетнего ребенка на воспитание его отца и попечение больной матери, уехала в другой город, в котором проживает в настоящее время. Более 4,5 лет дочь проживает с ним, а мать - особого интереса к судьбе, здоровью дочери не проявляет, живет своей жизнью, поддерживает фактические брачные отношения с неким молодым человеком, звонит редко, мать её (теща) вскоре после её отъезда умерла от тяжелой болезни. Их дочь платит матери тем же: невниманием и отсутствием всякого интереса, в лексиконе пятилетнего ребенка отсутствует слово «мама», которую сполна заменяет папа. А сейчас в их спокойный, размеренный и сложившийся уклад жизни ворвалась мать дочки, которая как «снег на голову» свалилась неделю назад, приехав со своей младшей сестрой, чтобы разделить родительскую квартиру.

Для этого ее необходимо приватизировать, но без выписки несовершеннолетнего ребенка из квартиры никак нельзя. Вчера гостья учинила скандал в доме в присутствии дочери, в результате которого был вызван наряд полиции, девочка сильно напугана и просит отца не оставлять ее с новоявленной матерью. Им пришлось уйти из квартиры.

Когда мужчина закончил свой эмоциональный рассказ, он устремил на меня взгляд, полный неразрешенных вопросов и надежды.

Воздух в машине, накалившийся от зноя и нависшей тревоги, на секунду провоцировал выйти из душной атмосферы и глотнуть свежего чистого воздуха. Однако мужчина ждал от меня участия и совета: что делать, он боится, что мать решит все жилищные вопросы и увезет дочь от него в другой город, хотя ребенок ей не нужен вовсе, ей нужна только квартира, а ребенка она может определить туда, где живет ее отец (тесть). Такая перспектива накануне поступления в школу явно не радовала ни дочь, ни его.

Единственным выходом из сложившейся драматичной ситуации, в которую беспечно был вовлечен ребенок, своего рода защитой от возможных предпринимаемых действий новоиспеченной мамаши, мог быть только судебный иск, а именно обращение в суд с иском, с сопутствующим ходатайством об обеспечительных мерах с запрещением ответчику вывозить несовершеннолетнего ребенка за пределы области и оставлением его с отцом до рассмотрения дела по существу.

После изложения такой краткой позиции по делу, договорились с клиентом о следующей встрече, на которую он придет уже со всеми документами и характеризующими его личность материалами.

Мужчина сразу изменился в тоне, исчезло напряжение, появились радужные искорки в его глазах, доселе померкших от навалившейся на него неразрешимой тяжести.

Рассказ клиента не вызвал у меня ни тени сомнения в его правдивости, естественность его поведения на протяжении всего повествования свидетельствовала об искренней его озабоченности за судьбу дочери, в особенности, за ее дальнейшую жизнь вдали от отца, с дедушкой на периферии. Перспектива отдавать дочку в «неизвестность», в нежелательные для нее условия, явно приводила его в полное отчаяние и потрясение. Похоже, клиент был серьезно встревожен навалившейся на него проблемой, не знал путей ее разрешения, но, главное, он был к ней не готов.

После беседы с клиентом что-то не давало мне покоя, этому «чему-то» я не могла найти разумное объяснение.

На следующей нашей встрече, которая уже состоялась в рабочей обстановке в условиях офиса, я поделилась с клиентом примерами положительной судебной практики, сложившейся в России, в ее отдельных регионах, в пользу «истцов-отцов», при рассмотрении дел о передаче несовершеннолетних детей на воспитание одного из родителей при их раздельном проживании. Приводила примеры конкретных дел из своей адвокатской деятельности. Данная информация вселила некоторую уверенность в молодого человека, которой так не хватало ему при первой встрече. И тогда я поняла, что не давало мне покоя и что я не смогла объяснить в поведении мужчины еще тогда, в тесной душной обстановке, которая нас окружала в машине.

Это была - НЕУВЕРЕННОСТЬ. Неуверенность во всем, в себе, в том, что произошло с ним, не уверенность в положительном разрешении этого вопроса, в суде, в адвокате. Неуверенность была во всем, и эта неуверенность была - весь ОН. Несмотря на свой внешний лоск, на вычищенные до блеска замшевые ботинки, на выглаженную до хруста белую рубашку, на лицо, выбритое до прозрачности, он напоминал мне... загнанного зверька. Я даже дала ему определение с животным, на которого он походил. Лямур. Все все в его образе выдавало тревогу, опасение за судьбу ребенка, и... страх, смешанный с сомнением, что ребенка не оставят отцу, что дочь отдадут нерадивой матери, и неуверенность в исходе дела. Я нашла то слово, которое определяло всю сущность от начала и до конца. Вплоть до вынесения решения суда.

Правда, было одно, в чем НЕ сомневался молодой человек. При первой встрече на мой вопрос, а ребенок-то с кем хочет быть, мужчина утвердительно, ничуть не задумываясь, торопливо сообщил, что в дочке он уверен, она - его.

Стало ясным одно. Ради этого стоит бороться. Ради уверенности в ребенке стоит начинать судебную тяжбу. Просто у отца не было иного выхода. И выбора тоже не было.

Хотя... выбор всегда есть.

На удивление, при принятии дела к производству, как формально звучит на юридическом языке факт возбуждения гражданского дела и подготовки его слушанию, суд незамедлительно удовлетворил ходатайство об обеспечении иска, и запретил матери вывозить ребенка за пределы территории, на которой будет рассмотрен иск.

Ответчица подала встречный иск об определении места жительства с матерью. Теперь предстояла встреча в суде с противной стороной. С матерью девочки, которая хочет жить с папой.

Еще издали, в коридоре суда я заприметила высокую долговязую молодую женщину в сопровождении своего коллеги, опытного и уважаемого мной адвоката. Ответчицу нельзя было назвать привлекательной, но и приятной женщиной, на мой взгляд, также нельзя было счесть. Хотя... на « выбор и цвет - товарища нет».

Борьба предстояла быть долгой и напряженной.

Подозрительно долго не было моего клиента, и... тут на горизонте я заметила высокого мужчину, в ком я узнала истца, своего доверителя, который нес огромную черную сумку, под тяжестью которой он сник на одно плечо. Невзначай, на ум пришло сходство с уголовным делом, когда подсудимый на оглашение приговора, по совету адвоката, приходит с сумкой, когда нет никакой надежды остаться на воле.

Первое заседание суда не принесло ожидаемых результатов и не оправдало надежд, возлагаемых на него. Кроме горечи за положение своего клиента и разочарования в нем судебное заседание не принесло ничего хорошего.

Как и следовало ожидать, все разговоры, беседы с доверителем, отработанная неоднократно тактика поведения в процессе не принесли ожидаемого эффекта. В суде истец говорил со свойственной ему неуверенностью, на мое удивление, был немногословен, сдержан, не мог «связать двух слов», чем вызывал у меня массу  негатива и  раздражения. Ответы на вопросы он давал невнятно, невразумительно, вызывая   неодобрительную ухмылку у суда и нескрываемую  радость у противной стороны. Спасти ситуацию я надеялась с помощью многочисленных свидетелей с нашей стороны, стоявших в коридоре суда и ожидавших вызова суда. Да не тут-то было. Инициатива была перехвачена стороной ответчицы. Для нее это была поистине «сталинградская битва»...

В отличие от моего клиента, доверительница моего коллеги была крайне красноречива и логична в выступлении, говорила убедительно и правдоподобно, постоянно подкладывая суду письменные подтверждения своей материнской состоятельности и временности-вынужденности своего пребывания на чужбине, настроенности воспитывать дочь в любви и ласке.

Ответчица говорила и говорила, не переставая апеллировать к своей бедной женской доле и чинению препятствий со стороны отца. Истец не пытался никак возражать. И все, казалось, внешне было правильным, однако, за исключением... одного: мать ни разу в своем выступлении не назвала своего ребенка - "дочкой", о своем родном ребенке она говорила в третьем лице, обращаясь на «Вы» и к истцу. Она была холодна и расчетлива, расчетлива и холодна. Она была продумана до мелочей.

К тому же она была образованна, владела словом и умением убеждать. Суд, при этом, не считал возможным ее останавливать, прерывать, хотя время суда давно перевалило за обеденное. В половине второго суд внезапно объявил перерыв на один час с целью дальнейшего продолжения процесса. Не готовая к такому повороту событий (ведь на вторую половину дня были назначены другие процессы), я расценила его не в свою пользу. Напряжение нарастало, смешиваясь с гневом.

Мой расчет на свидетелей не оправдался, время, на них отведенное, я не использовала даже для своего выступления. Тестя, который признавал зятя больше, чем своих родных дочек, и по просьбе которого мой клиент остался жить с дочкой после смерти жены в квартире (значился нанимателем), удалили из здания суда по причине выявленных у него остаточных явлений от накануне употребимого алкоголя. Другая свидетельница - соседка по дому, так и не дождавшись, пока её вызовут, ушла на работу, она была самым важным свидетелем. Нам пришлось уговаривать воспитателя детского сада подойти после обеда для дачи показаний, расшаркиваясь в извинениях за напрасные ожидания в кулуарах суда более трех часов.

Сложившаяся ситуация со свидетелями все больше и больше меня расстраивала.

После обеда судебное рассмотрение началось с опроса свидетелей.

Мы настояли на вызове в первую очередь работника детского сада, в который ходит девочка сторон. 

В зал вошла приятной наружности женщина моложавого вида.

Все ее слова были правильными, к месту, по существу, ни у кого из участников процесса не оставляли сомнений в объективности того, о чем она свидетельствовала. Даже попытавшийся сбить с толку представитель ответчицы не смог вывести ее из равновесия, она продолжала оставаться уравновешенной и выдержанной.

Затем вошла соседка по лестничной площадке квартиры, в которой жил отец с дочкой. В отличие от первого свидетеля, она была эмоциональнее, выражала свое позитивное отношение к истцу как отцу, но от излишней волнительности забывала сказать что-то важное, от чего зависела судьба ребенка.

Мать истца была последним нашим свидетелем, и её серьезно волновала судьба сына и внучки, с кем она останется. Они с дедом жили в далеком северном городке, и внучка приезжала к ним на летние каникулы. Главные ключевые слова этот свидетель высказал выражением: «Мой сын для внучки - «МАПА».

После выступлений свидетелей на сердце немного отлегло, однако осталась недосказанность со стороны истца - ему не удалось сказать в суде и малую толику того, что он старательно выписывал на листке бумаги формы 2. Кроме того, масса письменных доказательств, которая была им заблаговременно заготовлена для суда, не приобщена к делу. Все представлялось каким-то тщетным, никчемным, уже не имеющим остроты и нужности в деле. После процесса осталась какая-то горечь, чувство профессиональной неудовлетворенности.

В следующее заседание мы обеспечили явку того свидетеля, который не смог в силу занятости выступить в первом заседании суда.

Настрой моего клиента в этот раз был решительным и отважным.

В меня такое настроение доверителя вселило некоторую уверенность, что не так все плохо.

Ответчица приехала без единого свидетеля со своей стороны, тем не менее, выглядела уверенной в исходе дела, ведь она представила столько бумаг и письменных доказательств, которые должны быть истолкованы судом не иначе как в ее пользу.

Опрошенная свидетель - женщина пожилого возраста, соседка по дому, не оправдала возложенных на нее надежд, была скупа и немногословна, говорила нехотя, без должного азарта, складывалось впечатление, что в последний момент она передумала свидетельствовать на стороне истца, пожалела мать, и решила занять нейтральную позицию. «Лучше бы она вовсе не приходила», - подумала я про себя.

Вся надежда была на клиента, на отца, который сегодня должен быть убедительным, высказать суду все наболевшее, донести суду про бессонные ночи у кроватки полуторогодовалого ребенка, брошенного матерью, решившей начать новую личную жизнь в другом городе, которой собственная дочь была в тягость, что именно он был рядом, когда у дочки была температура и болел зуб, про застиранные колготки с дырочкой на пальце, которые ввергли его в шок, когда он приехал навестить девочку к матери, про антисанитарные жилищные условия с тараканами, где жила мать, про дачу родителей, про собачку, к которой так привязана дочка, про речку, где они ловят удочкой рыбу летом, про дикий восторг дочки от торта, который они испекли вместе, про борщи и плов, которые он научился готовить за время их совместного проживания. И доверитель выступил достаточно убедительно. Каждое его слово, казалось, было наполнено особым смыслом и значением от пережитого им лично, на собственном опыте испытавшим все горести воспитания отца-одиночки, казалось, его проникновенность и искренность, должны были найти отзыв у того, кому принимать важное для истца и его дочери решение.

Истец приобщил 3 тома распечаток телефонных переговоров с дочкой, когда она была некоторое время вдали от него, альбомы из семейного архива, на которых всегда с улыбающимся отцом - счастливое лицо ребенка, но судья была непреклонна, когда мы пытались приобщить к материалам дела рисунки, на всех - рядом с папой неизменно билось алое сердце.

По делу была проведена судебно-психологическая экспертиза, осмотрен диск, на котором ответчица - в неприглядном свете.

Перед судебными прениями я сказала клиенту, если он хочет выиграть дело, то должен обязательно сказать все, что написал на шпаргалке: «...что все время, за эти 4,5 лет, был для дочки и мамой, и папой, что мазал ее зеленкой, когда у нее была ветрянка, утешал и поднимал, когда она падала на велосипеде или роликах. Это он целовал ее разбитую коленку, чтобы она быстрей зажила, что они не могут долго дуться друг на друга, ругаются и тут же мирятся, что девочка с ним растет счастливым и радостным ребенком, и что он все сделает для нее и в будущем, что дочь - смысл его жизни и он не мыслит своей жизни без нее».

В прениях он не сказал о «коленках».

Глядя в одну точку, не поворачивая головы в сторону суда, в прениях я, ссылаясь на выводы экспертов «об излишней опеке со стороны отца», сказала, что «много любви не бывает, что отец создал для своего любящего чада мир, в котором она - принцесса, которую обожают, холят и лелеют, где царят любовь и нежность, ласка и забота, а это куда важнее для девочки, чем холодная сдержанность Снежной королевы, которую являет собой мать».

Решение суда первой инстанции - определить место жительства несовершеннолетнего ребенка с отцом, во встречном иске матери - отказано.

Адвокат Зем Наталья Сенхеевна

Был вполне обычный осенний день. Особых дел не было, и потому я сидела в своем офисе и что-то там писала: или очередной иск, или жалобу. В кабинете никого, кроме меня, не было.

И тут, среди офисной тишины да стука моих пальцев по клавиатуре, в кабинет вошел, нет, ворвался мужчина со словами: «Здесь адвокат?». Я подняла на него глаза. Передо мной стоял, вернее, надвигался быстрыми шажками мужчина неопрятного, бомжеватого (да простит меня клиент) вида, с красным лицом и запахом резкого сильного «крутого» перегара. Первой моей реакцией было попросить мужчину выйти и предложить в другой раз посетить адвоката уже в более пристойном виде. Однако, памятуя о том, что каждый гражданин вправе иметь защитника и право на защиту, да и дел в нынешнее время не так уж много, чтобы ими разбрасываться, я предложила мужчине присесть, готовая выслушать его проблему.

Мужчина, дыша на меня сильными выхлопными газами от накануне немало употребленного зеленого змия, начал свой эмоциональный рассказ.

Из всего им сказанного стало ясно одно. Дело уголовное. Ему нужен адвокат для своей жены, которая «пырнула» ножом… Его. Дело один раз следователь уже прекращал, однако прокуратура его решение отменила, и дело направила на новое дополнительное расследование. Мужчина всё твердил: «надо спасать жену, иначе ее посадят, так как уже другой следователь сказал, что тюрьмы не миновать. Помогите, пожалуйста, я не хочу, чтобы «жена села», «я ее люблю», «не смогу без нее жить», «это я виноват в случившемся», «я во всем виноват», «я заплачу столько, сколько надо».

Лицо мужчины красное, без сомнения, от определенного образа жизни, стало еще краснее, покрылось ко всему еще бурыми пятнами от волнения, появившегося от пережитых воспоминаний. Кабинет наполнился парами пьяного воздуха.

На мой вопрос, а кто оплату-то будет производить, и сколько приготовил он для адвоката для защиты жены, мужчина поспешно опередил: «А сколько надо?».

Я назвала размер гонорара, соразмерный для ведения подобного рода дел. Однако в мыслях пронеслось: «обычная «бытовуха», «небось, оба безбожно пьют, после чего он ее колотит», «да и жена там, наверное, не лучше этого пьяницы», «видимо, напились в очередной раз, он ее поколотил, а она в ответ за нож и схватилась», «откуда у него деньги».

Мужчина сказал, что на «все готов», лишь бы «жена осталась на воле».

Но я была абсолютно уверена, что вижусь с этим клиентом первый и последний раз.

Укоряя его за грязную обувь и черные разводы на полу, вытирая за ним следы и проветривая помещение, я, вполне убежденная, что он не вернется, вновь принялась за свои дела, продолжая что-то там печатать.

Спустя какое-то время я поехала на встречу с подругой, и по дороге решила что-нибудь купить вкусненькое — в гости ведь еду. Находясь в супермаркете, я услышала какой-то настойчивый телефонный звонок. Оказалось, что он был не первый. Пропущенных звонков от одного и того же абонента было два. «Алло, слушаю Вас». «Это я, Виктор, только что у Вас был, я нашел деньги, могу заплатить прямо сейчас».

Он снова сидел передо мной. Казалось, что от него еще резче пахло спиртным.

Исполнив сопутствующие заключению соглашения между доверителем формальности, я приняла от него поручение, наказав ему передать жене мои пожелания встретиться с ней лично в ближайшее время. Благо, что она находилась на подписке о невыезде.

Окрыленный появившейся надеждой на лучшую участь для своей суженой, мужчина буквально выпорхнул из кабинета.

На следующий день встреча с новым следователем не сулила особой радости на безоблачное будущее моей клиентки, так как перспектива переквалифицировать ее действия с ч.1 ст. 111 УК РФ на ст. 114 УК РФ имела весьма сомнительные очертания.

Меня ожидала знакомство с клиенткой.

В кабинет вошла необычной внешности женщина. Высокая стройная блондинка с голубыми раскосыми глазами. Струящиеся по плечам светлые волнистые волосы невольно вызвали у меня сравнение с героиней сибирского автора о лесной нимфе по имени «Анастасия», и еще … недоумение и смятение. «Что общего у этой красотки с этим пьяницей?!», — невольно задала себе вопрос. Назвать женщину ухоженной в обычном понимании этого слова, было нельзя, скорее, ее природная красота померкла среди реалии, которая ее окружала. Выглядела она спокойной, внешне выдержанной, без излишних эмоций.

Рассказ свой она начала со слов, что ей нельзя «туда», что у нее — дочь 16 лет, что без нее она пропадет.

И чем больше она говорила о своем нелегком житие-бытие с горьким пьяницей, который пьет каждый вечер, при этом не пропускает свою работу в иностранной кампании, в которой он на «хорошем счету», тем острее становились ее высокие выступающие скулы на лице, тем бледнее становилась ее кожа и голубее цвет глаз с загнутыми вверх пушистыми ресницами.

Оказалось, что познакомилась она со своим мужем, будучи 19-ти летней девочкой из провинции, что живет с ним 20 лет по привычке, из жалости. С мужем отношения, что с холодным айсбергом: не разговаривают — нет желания, да и не о чем; денег она от него не видит; семью, дочь содержит сама; терпит его пьяные выходки. Не раз его выгоняла, но он не уходит, ему некуда. Один раз ушел к другой женщине, да она взяла — вернула. Мужу никогда не перечит, один раз решила, так вот что из этого вышло. Если бы не работа. Одна она и спасает. Благо, часто привлекается к сверхурочной работе, от которой не отказывается, лишь бы только реже видеть вечно пьяную физиономию своего благоверного.

Грустно было на душе от ее рассказа. «Как так, ну как так?! Такая красивая женщина и живет с неровней, терпит и корпит, и ничего не хочет менять, она же не знает себе цены, что достойна другой, иной — лучшей участи, чтобы носили на руках, дарили цветы и все такое…». Эти мысли у меня крутились, навязываясь то на одну, то на другую ниточку размышлений о ее судьбе.

Загадочная русская душа.

Жить в нелюбви, не допуская мысли, что есть другая, иная жизнь с другими хорошими мужчинами, что есть забота и любовь между супругами, что есть теплота отношений…

Да еще из-за этого негодяя пойдет в места не столь отдаленные…

Нерадостная участь для молодой 38-летней женщины. Эта мысль не давала мне покоя.

Допрос проходил в дружелюбной обстановке. На редкость добродушный следователь, проникшись к нелегкой судьбе моей клиентки, утешал ее тем, что суд может отнестись к ней снисходительно, ведь она ранее не судима, работает, имеет на иждивении несовершеннолетнего ребенка. Но сделать он ничего не может, так как руководство ему сверху дало недвусмысленное указание квалифицировать действия обвиняемой по ч.1 ст. 111 УК РФ.

По делу была назначена дополнительная судебно-медицинская экспертиза потерпевшего с учетом изложенной позиции обвиняемой, утверждавшей, что она не умышленно нанесла мужу тяжкое телесное повреждение в спину, а, обороняясь, в целях самозащиты, когда он шел на нее с кулаками и агрессивным видом, воспринимая его угрозу реально.

При проверке показаний на месте в квартире у клиентки эта версия выглядела вполне правдоподобной и убедительной.

На ней решили и остановиться.

Результаты новой экспертизы вполне нас удивили и порадовали. Эксперт пришел к выводу, что нанесение телесного повреждение в область спины потерпевшего ножом было возможно при обстоятельствах, изложенных как потерпевшим, так и обвиняемой!!!

У меня затеплилась надежда.

Шансы на переквалификацию действий с ч.1 ст. 111 УК РФ, по которой наказание предусмотрено в виде лишения свободы до 8 лет, на ст. 114 УК РФ, по которой санкция куда привлекательней — 1 год лишения свободы, резко возросли.

Да не тут-то было.

Ходатайство адвоката, поддержанное моей подзащитной, на предварительном следствии, было оставлено без удовлетворения.

По результатам выполнения норм ст. 217 УПК РФ, ознакомления с материалами уголовного дела, мною было заявлено письменное ходатайство о переквалификации действий подзащитной с ч.1 ст. 111 УК РФ — умышленное причинение тяжкого вреда здоровью, на ст. 114 УК РФ — причинение тяжкого вреда здоровью при превышении пределов необходимой обороны, с приведением анализа имеющихся доказательств и правовых оснований.

Готовясь к судебному процессу, стала изучать судебную практику, сложившуюся в регионе и за ее пределами по аналогичной статье. Выводы были неутешительные. При позиции непризнания вины подсудимым по этой статье грозил только реальный срок лишения свободы.

Адвокат, мой коллега, случайно встретившийся мне в СИЗО, сообщил, что ему недавно изменили в апелляционной инстанции приговор на более суровое наказание, чем определил суд первой инстанции, так как подсудимый вину в суде не признал.

Сказать, что я расстроилась, — ничего не сказать. Я просто пала духом. А ведь я должна была не только профессионально защищать мою доверительницу, но и поддерживать ее морально! Я не могла найти выхода из сложившейся ситуации. Мне казалось, что его нет, и моя подзащитная просто обречена на отбывание реального срока наказания.

В день судебного заседания рядом со своей клиенткой я увидела тонкую девушку, идущую рядом, близко прижимавшуюся к ней. В подростке я узнала дочь 16 лет, о которой упоминала клиентка. Поговорив с ней, я поняла, что сильно рассчитывать на нее не приходится. Девочка была сдержана в эмоциях, отца не любила, сторонилась его, но решительности и категоричности, которые от нее требовались в сложившейся ситуации, я в ней не усмотрела.

Да это и вполне естественно, она — ребенок, для нее все одинаковы, и мама, и папа. Но судить кого-либо она не вправе.

Судья-мужчина был вполне объективен, беспристрастен, как того обязывает положение, с вниманием выслушал мою подзащитную.

Потерпевший был участлив к своей жене, сидел на одной скамье с ней, и лишь ее правовое положение не позволяло ему взять ее руку в свою, и выступление его было вполне мужественным, всю вину за содеянное он принимал на себя, просил суд оставить ее на свободе.

Дочь, как я и предполагала, была сдержана в речи, многое, о чем я просила ее сказать перед судом, опустила, то ли забыла от растерянности и волнения, то ли с умыслом.

После очередного судебного процесса мне стало очевидным одно обстоятельство. Судья не уверен в том, что ситуация разрешится в данном деле, пока моя подзащитная и ее муж живут вместе. Постоянно нависает угроза возникновения конфликтной ситуации, но тогда есть вероятность, что супруги поменяются ролями, чего нельзя никоим образом допустить. Выход один — изолирование одного от другого. Но как…. Ответ напрашивался очевидный.

И тогда я вновь с осторожностью, но уже с потерпевшим, говорю о необходимости ему уйти из дома, семьи, квартиры, насовсем из жизни этой женщины, чтобы не накалять психологическую обстановку, которая и так не благополучна в их семье. Несчастны трое людей одновременно. Что только так он поможет своей жене остаться на свободе, воспитывать дочь, которой так нужна мать.

По глазам мужчины я не увидела понимания, ему не хотелось оставлять «объект» для травли и постоянного нагнетания конфликтных ситуаций. Срок им обоим обдумать дала до следующего заседания.

Уже непосредственно перед судом узнала, что в тот же день муж переехал на постоянное место жительства в квартиру, которую по наследству ему и брату оставила мать после смерти, доля в которой у него имеется наравне с братом.

В судебных прениях я апеллировала к ее горькой женской доле, ее долгому терпению, положительным характеристикам, к несовершеннолетней дочери, которая так нуждается в советах матери в ее девичьем возрасте. А главное, к тому, что они НЕ ЖИВУТ ВМЕСТЕ, а это значит, что у подсудимой не возникнет аналогичная ситуация, это значит, что имеются все условия для исправления и перевоспитания на свободе, а это значит, что это гарантирует ей и её дочери спокойную жизнь, новую жизнь, в которой нет холодной молчаливой войны, когда хочется постоянно уходить из дома, приходить поздно, когда обидчик уже спит, а хочется жить и радоваться новому дню, солнцу и по-новому посмотреть на себя со стороны, чтобы научиться быть СЧАСТЛИВОЙ, несмотря ни на что.

Как говорится, чудо не произошло. Суд не переквалифицировал действия моей подзащитной с ч.1 ст.111 УК РФ на ст.114 УК РФ.

Но все же, чудо произошло: приговор суда — 1 год 6 месяцев лишения свободы….условно.

Адвокат Зем Наталья Сенхеевна